Слушала я тут Александру Архипову — а я ничего не понимаю в антропологии, поэтому мне интересно — и вдруг услышала упоминания о двух росcийских медийных женщинах, обозначенными термином «моральный предприниматель». Я философ-этик и не знаю, кто такой «моральный предприниматель» — антропологам виднее. Поэтому заинтересовало меня вот что. Зовут по имени этих двух женщин одинаково и общественная функция им выделена одинаковая, но одну многажды называют по имени, а другую называют эвфемизмами, про которые та же Александра Архипова уже рассказывала как о механизме пропаганды в другом видео.

Пропаганда использует иносказания, чтобы смягчить жестокость одних или ужесточить нейтральность других выражений и таким образом сформировать конкретное отношение — положительное или отрицательное — к каким-то людям, событиям или фактам у своей аудитории.

Кесарю кесарево, а я займусь пока метаэтикой и попробую разобраться, как формируются нравственные принципы и нормы поведения прямо сейчас, раз уж выдалась такая историческая возможность. Обопрусь на антропологию Архиповой — никогда не помешает философу заглянуть к соседям.

Я не буду обсуждать личности обеих дам или содержание их контента. Меня сейчас интересует другое — обе дамы пользуются известной популярностью в либерально- оппозиционных кругах российского общества, находясь при этом по всей видимости на разных полюсах какого-то спектра. Интересно понять, какого, почему и как именно происходит слом и формирование новых моральных ценностей в обществе.

Начну с поисков общих признаков. Обе женщины, обе носят имя Екатерина, примерно одного поколения, обе имеют опыт преподавания в ВУЗах, обе имеют в целом сходные политические взгляды и некоторую известность, хотя и не одинаковую.

Отличия начинаются с формы имени. В медийном пространстве она из них известна как Екатерина Михайловна Шульман (ЕМШ), а другая как Катя Марголис (КМ). Форма фиксирует сразу различные культурные традиции: советское уважительное непременное имя-отчество и более демократическая европейская короткая форма имени в качестве полного, официального. КМ давно живёт заграницей, оставаясь частью русскоязычного пространства и русской культуры (что бы это на сегодняшний день не значило. Я понимаю в широком смысле — страна исхода, родной язык, определённый культурный пласт, состоящий из литературы, живописи и культурных традиций). ЕМШ недавняя «релокантка», подчеркнуто не заявляющая причину своей эмиграции протестной или вынужденной.

КМ стала широко популярна после начала войны, развязанной россией в Украине, из-за своих ежедневных дневниковых записей в фейсбуке. Записи эти, изначально заявленые как самотерапия и способ справиться с нравственной дилеммой автора, вызваной агрессией россии против Украины, написаны эмоционально, субъективно, что вызвало большой резонанс и известность, сопряженную с большим количеством осуждения, хейта и травли. ЕМШ прославилась своими передачами на радио Эхо Москвы, видео на ютубе и многочисленными интервью всевозможным источникам от глянца до вдумчивых журналистов. Стиль контента сдержанный, академический, основанный на знаниях и экспертизе. Рост популярности также сопровождался большим количеством хейта, не переходящего в травлю. Сейчас хейтеры преобразовались в фанатичных поклонников и сформировали феномен «шульманят» — токсичного фанклуба, который жёстко расправляется со всеми, кто не восхищаются ЕМШ в должной степени.

Можно предположить, что непримиримость к контенту, независимо от его содержания, уменьшается с ростом популярности. Людям интересно не столько содержание, сколько причастность к определенному сообществу, разделяющему схожие взгляды.

Особенного внимания заслуживают эвфемизмы, используемые чтобы не употреблять «богомерзского» или «священного» имени всуе — идолопоклонничество с разными знаками наблюдается в отношении обеих дам. ЕМШ называется собственным именем. Мем «милфа», ставший на непродолжительное время после упоминания Оксимироном в треке «Агент» популярным, не прижился. Скорее всего в кругу людей, предпочитающих поименование с использованием имени и отчества, любые намеки на сексуальность считаются неприличными и неуважительными.

Эвфемизмы в отношении КМ ожидаемым образом связаны с местом жительства. Самые часто встречающиеся — венецианская прокуратура, венецианский обком, венецианская праведница, венецианская фурия, венецианка. Например, интервьюер в видео с Александрой Архиповой предлагает ей не называть имени КМ, чтобы люди, которые ее пока не знают, не узнали этого имени и не пошли читать ее тексты, увеличивая ее популярность. Примечательно, что благими намерениями в данном случае является патернализм, отрицающий возможность взрослых людей составить собственное мнение, исключающий вероятность того, что «эти тексты» могут просто не понравиться потенциальным читателям и потому назначающим своей благородной миссией защиту незрелых умов от вредоносного контента. Речь, повторюсь, идёт об интеллигентной, образованной публике либерально-оппозиционных взглядов, то есть предположительно наделенной способностью к критическому мышлению.

Из прозвищ КМ самым уничижительным, пожалуй, является «венецианский обком», намекающий на лживость и лицемерность текстов и идей КМ, как бы критикующей советский менталитет, но запертой в нем. Прозвища «венецианка» и «венецианская фурия» отдают некоторой игривостью и сексуализацией, что в контексте данного сообщества может быть так же и одновременным проявлением неуважения — профессорка или доцентка не может быть сексуальной и компетентной одновременно; или экспертиза, или сексуальность — наследие советских представлений и социальных норм. «Праведница» звучит иронично и тоже напоминает советское презрение к религиозным культам — в европейских языках нет, как правило, негативной коннотации слова «праведница». Прозвище «венецианская прокуратура» звучит иронично и угрожающе одновременно, как-будто бы личные эмоции и впечатления отдельно взятого человека могут быть сродни одному из институтов исполнительной власти и сулить какие-то санкции. Возможно, именно это прозвище лучше всего передает причину такого внимания к текстам КМ — подспудный страх, абстрактный, иррациональный, нереалистичный. Поэтому прозвище «венецианская прокуратура» на мой взгляд является самым интересным. Люди воспринимают слова, написанные в личном, пусть и опубликованном, дневнике, как реальную угрозу, сулящую реальные негативные последствия. Начиная защищаться, они легитимируют эту самую «прокуратуру», придавая ей черты реального института. Упрекая КМ в «прокурорской» деятельности, люди сами создают этот образ, перерождающийся в некий реальный институт — не в смысле назначения меры пресечения, представительства в суде или других правомерных действий, а в смысле права на обличение.

Если основанием претензий к ЕМШ было отсутствие экспертизы по причине отсутствия широкой известности, то суть претензий к КМ в «белопальтовочности», то есть в отказе права на выказывание своей нравственной оценки публично. Претензии к ЕМШ утихли ожидаемым образом с приобретением широкой известности — распространенность важнее содержания. Претензии к КМ становятся мультипликаторами ее популярности, которая осуществляется с помощью спиралеобразного механизма высказывание — цитата с собственным отношением к первоначалому высказыванию — цитата с собственным отношением к отзыву на первоначальное высказывание.

Сама претензия в «белопальтовочности», то есть осуждение чьих-то моральных принципов, интересно перекликается с поводом для осуждения. Высказывания КМ часто критикуют позицию «привилегированной жертвы», которую обнаружили некоторые популярные представители рунета после начала российской агрессии в Украине. Этот термин происходит из антирасистского движения и обозначает реакцию привилегированных акторов на упреки в дискриминации. КМ резко негативно высказывается о выражении подобной позиции среди известных россиян и критикует моральную сторону противопоставления собственных страданий страданиям украинцев, вызванных агрессивной политикой россии.

Оппоненты КМ так же упрекают ее в ложности моральных взглядов и аморальном поведении по отношению к своим (бывшим) соотечественникам. Почему им можно высказывать критику моральности поведения других, а КМ нет, из высказанных позиций никак не следует. В целом, все это явление хорошо отражает суть современной русской оппозиции, лучше всего описываемой метафорой «на его месте должен был быть я». Проблема не в принципах, содержании или этических нормах, а в иерархическом положении. Плохо не то, что делает путин, а то, что у власти он, а не я. Плохо не морализаторство само по себе, а то, что морализирует КМ, а не я. Когда я — это совсем другое дело. Это другое.

Решительно осуждая сетевую деятельность КМ, ее критики, как совсем недавно критики ЕМШ, постоянно ссылаются на ее «бредовые высказывания», тем самым способствуя росту ее популярности и заодно активности под своим контентом. Явление само себе не новое и обкатанное на мужских представителях российского бомонда.

Самым примечательным для меня являются неизменные маркеры эпохи Bullshit — мнимая критика у других ровно тех действий, инструментов и приемов, которыми пользуется сам критикующий. Это может быть все что угодно — отсутствие аргументов, глупость, тенденциозность, отсутствие права на моральные суждения, отсутствие морали, плохой стиль, темп речи и тембр голоса, внешние данные, подробности личной жизни или отсутствие экспертизы в каком-то вопросе и, конечно же, безошибочный советский риторический маркер — демагогия -, который стал настолько однозначным, что даже выдает некоторых любителей поездок в Москву из Германии (в современном немецком языке нет широкого применения слову «демагогия»). Демагогия таким образом становится какой-то гремучей смесью из советских штампов и болтовни эпохи bullshit.

Занимательно, что люди похожих взглядов выбирают себе таких разных и таких похожих Кать и под их выдуманными знамёнами бросаются в остервенении друг на друга вместо того, чтобы найти единомышленников и объединиться. Видимо, перенос агрессии и способ ее выражения на том, кто доступен и досягаем, преобладает над желанием прекратить источник агрессии.

Из моральных ориентиров, не транслируемых, впрочем, ни одной из «моральных предпринимателей», как ни странно, можно выделить только один, пугающе перекликающийся с кремлевским — своих не бросаем. Не важно, кто и что говорит, ЕМШ или КМ, и по какому поводу. Есть свои и есть чужие, и их нужно уметь не только различать, но и демонстрировать готовность бросаться и разрывать на части.

Для меня выглядит как ожившая иллюстрация из какой-нибудь советской махровой Дети- герои, пугающе и дико.

Не будучи большим фанатом Бабченко, но отмечая его медийный феномен, можно только процитировать в ответ Родина всегда бросит тебя, сынок. И это не мудрено и даже не удивительно, ведь корни этих моральных законов произрастают из одного и того же перегноя — советского, страшного, мерзкого, бесчеловечного, неосужденного, не(до)оцененного, манящего некоторых по-прежнему в свою бездну прошлого и выдуманное величие за неимением настоящей жизни.