На выходных удалось посетить замечательную выставку малоизвестного в широких кругах, но тем не менее выдающегося художника — Хаима Сутина.
Пронзительные работы, значительно превосходящие по таланту его более известных друзей — Брака, Пикассо, Модильяни.
И очередная история еврейского мальчика, отправившегося из полосы осёдлости где-то в сегодняшней Беларуси искать художнического счастья в далеком Париже, Мекке тогдашней живопишущей братии.
Мальчик бежал от традиций, запрещающих в том числе изображения. Традиций даже не вековых, ведь этим традициям без малого 6000 лет, что внушительно даже по сравнению с 2023-мя годами после Рождества Христова. А сегодняшние немцы пишут Belarus, а не Weißrussland, как написали бы они же ещё совсем недавно. Опять слом традиций. Потому что слово не создает реальность, но отражает и фиксирует изменения в общественном пространстве.
Искусствоведы отмечают, что работам Сутина присущи радикальность и восприимчивость, обусловленные его еврейством со всеми вытекающими — опыт эмиграции, чужести, непонятости, немоты без знания французского языка, страдания, отраженного в картинах распятых туш животных, увиденных неподалёку на бойне и перекликающихся с чувством собственного голода и нищеты. Экзистенциальный смысл картин и восхищение.
Ну что ж, неплохо — «радикальность и восприимчивость» все ещё лучше, чем eine Auseinandersetzung mit Raum und Zeit, которой можно описать практически любую современную картину или арт-объект. И искусство, и искусствоведы адаптируются к времени — времени больших скоростей и массового производства. Демократизация.
Иммиграция евреев из восточной Европы воспринималась хоть в Париже, хоть в Берлине 100 лет назад враждебно. Можно говорить о вечном антисемитизме, но в книгах находятся свидетельства о том, что и немецкие евреи так же враждебно относились к появлению восточноевропейских евреев на берлинском Александерплатц. Вопросы самоидентификации — кто свой, кто чужой и почему. Вечная игра в свой-чужой.
Искусствоведы объясняют пронзительность и самобытность творчества Сутина эмиграцией как необходимой утратой своих корней. Как-будто он ищет и находит в своих работах утраченную твёрдую почву с помощью физических же мощных цветовых контрастов, большой выразительности мазков, пастозности красочного слоя.
Старая песня про «вечного жида» и «безродного космополита», который куда-то все бежит в отличие от более удачливых титульных каких-нибудь русских, немцев, французов или испанцев, теряя по дороге и штаны, и корни.
Старый нарративчик о том, что мобильность и подвижность хуже неподвижности, а новое всегда хуже старого.
Как-будто бы в истории человечества большинство людей намертво сидели на одном месте и никуда не переезжали, никогда не меняли места жительства. Намертво.
«Русский мир» кстати тоже очень любит истории о бедных эмигрантах, которые вот уехали за длинным рублём в дальние-дали, сносили там семь железных пар сапог и сгрызли семь железных хлебов, да так и остались не у дел. И поделом им, непатриотичным предателям — каждый сверчок знай свой шесток, в смысле не чирикай свои тирли-тирли. Молча сиди и не двигайся. Намертво.
Большое количество украинцев, в отчаянии рассыпавшихся по европейским странам, боятся потерять свою идентичность. Оставшиеся там — на нуле — шлют им песни про «мій дім», с напоминанием об их неполноценности уехавших. Ну как на нуле? С линии фронта, конечно, никто никаких песен не шлёт, там не до этого. Но людям нужно героическое ощущение себя, которое возрастает обратно пропорционально географической дистанции от тех мест, где людям реально падают на голову бомбы. Ежедневно. До сих пор. Намертво.
Людям очень важны эти самые корни, как деревьям. Корни и кровь — такое дремучее, дохристианское, мистическое, докультурное. Потому что культура — это артефакты, традиции, усовершенствования, техничекий прогресс, но и ложь, как необходимая ступень развития сознания. А корни и кровь — это что-то из биологии. Все проходили в школе, никто толком не помнит.
Некоторые украинцы берут пример с Израиля, но не хотят «быть евреями», потому что несмотря на полное отсутствие антисемитизма в стране Украина, они твёрдо выучили: быть безродными космополитами и перекати-поле плохо, а где родился, там и пригодился хорошо. Поэтому тем, кто внезапно пригодился на чужбине должно быть стыдно.
Стыд — вообще хороший рычаг. На него отлично нанизывается любая псевдо-мораль, а с помощью нехитрых манипуляций сознания и правила рычага достигается практически любой нужный эффект.
Тебе хорошо на чужбине-вдали-от-родины? Тебе хватает денег временного пособия? Стыдись, ты предал свои корни. Должно быть плохо и не хватать, ведь надо чтить свои традиции. Эмигрантам всегда плохо, не хватает и они навсегда остаются поломойками, получателями социального пособия или уборщиками туалетов. Стыд и чувство вины как часть культурного кода. Намертво.
Почему нужно самоидентификацию привязывать к географической местности, если ты не чувствуешь себя деревом во всех смыслах: неподвижным, дубовым, бессмысленным, бревном? Я не знаю. Кому-то это наверняка нужно и дает силы. Вот как берёзки за окном. Один мой родственник выбрал себе как-то квартиру только за эту самую берёзку за окном. А можно как в украинском националистическом анекдоте: «повирубав, щоб кожний москаль не підходив, не обіймав та не казав «ето мая родіна». Тут смотря какие корни, то и ближе. А может вообще ничего из этого. Свобода и демократия.
Хотя какая уж свобода от корней? Они везде прорастут, в любую почву и закрепят тебя намертво. Пока ты не умрешь, хоть с берёзкой, хоть с песней про дом на устах, хоть со всей многовековой скорбью великого еврейского народа, ты будешь всегда только ты, не больше и не меньше.