Долго думала, на каком языке писать этот сегодняшний блог. Решила после долгих размышлений всё-таки в пользу русского и вот почему. С одной стороны, вопрос, который я хотела бы сегодня обсудить, касается украинского общества и по моей же идее должен был бы обсуждаться на украинском языке. С другой стороны, я вижу и понимаю, что преимущественное большинство украинцев не владеет украинским в той степени, чтобы вникать в суть сказанного, а не выхватывать из текста знакомые слова. А те немногие, кто мог бы на такие темы вести дискуссию на украинском, прекрасно поймут меня и по-русски.
Тема болезненная, но в этот раз у меня не было переживаний о том, корректно ли об этом говорить во время войны. Не только корректно, но и необходимо. Во-первых, потому что у меня нет задачи всем нравиться. А во-вторых, потому что если об этом не говорить, то это значит потакать из ложной солидарности, деликатности или толерантности тому вреду, который следует для Украины из создавшейся ситуации. Я способствовать вреду для Украины не желаю, поэтому предпочту говорить о неприятном.
Я уже писала о том, как правые экстремистские силы инструментализируют любую тему, связанную с беженцами в своих целях. Приписать прибывшим в Германию украинцам склонность насиловать немецких женщин несколько проблематично из-за гендерного и возрастного состава прибывших (основная масса — женщины с детьми и пожилые родители). Поэтому раскручивается повестка «кризис беженцев». Так как все происходящее очень удачно совпадает по времени с естественным ухудшением после 20 лет без реформ, пандемии, экологических проблем и изменений, связанных с техническим прогрессом, внушить людям панику и найти виноватых не предоставляется особо сложным.
Острая нехватка рабочей силы во всех отраслях, инфляция, последствия намеренного торможения дигитализации, неготовность к стремительно меняющимся процессам и банальное нежелание что-либо менять, помноженное на привычку жить в достатке, стабильности и уверенности в завтрашнем дне отлично объясняется приездом большого количества беженцев. Это они виноваты, что все не работает так, как работало раньше.
Именно эту идею и раскручивают сейчас популисты любого толка и набирают политические баллы на волне общей растерянности и паники.
И именно в этой точке происходит сейчас столкновение двух интересов, двух точек зрения, жизненных позиций, менталитетов и успешных стратегий — продвинутого индивидуализма и продвинутого же эгоцентризма.
Каждая из сторон не хочет или не может видеть другую. Каждая приоризирует только свою перспективу.
От войны устали все. И можно сколько угодно говорить, что безнравственно уставать в безопасной Европе, когда в Украине ежедневно гибнут люди, но усталость — категория вненравственная. Гибель людей никто не оспаривает, не оправдывает и не приветствует. Но люди устали жить в ситуации ежедневного повышенного стресса.
Инфантильная позиция — не замечать, не принимать ситуацию и геройствовать до полного изнеможения. Зрелая позиция — осознать эту усталость и искать доступное решение проблемы. В состоянии полного психического истощения даже военные на нуле не могут быть эффективными, если это, конечно, не советское кино с человеконенавистнической шапкозакидательной повесткой ура-патриотизма. И как показали допинговые скандалы, весь «великий советский спорт» со всеми его великими результатами оказался не более, чем химическим воздействием на тело. Не достижением, как хотелось бы многим. Обычной советской инструментализацией человека, его деградацией до вещи, неодушевлённого объекта, который не жаль и сломать вовсе. Сломается один — его место тут же займет другой.
Отношение к человеку как к вещи — безжалостное, жестокое — очень хорошо вписывается в идею использования пропаганды, эмоционального шантажа, манипуляции общественного мнения — название не имеет принципиального значения. Суть — добиться цели любым средством, не взирая на последствия.
Если нужно выжить любой ценой, зачем бережно относиться к чему бы то ни было — своим солдатам, своим гражданам? Если не жалеть даже своих, что уж говорить о чужих? Именно так работает «русский мир» — все в топку ради одной великой мифической цели, которая непременно наступит, но только «в это время прекрасное…» и дальше известно.
Прекрасно укладываются в этот идеал и особый путь, и пренебрежение к «снежинкам», слишком восприимчиво реагирующим на токсичное, неуважительное, грубое поведение. Себя не надо жалеть, себя не надо любить — все в жертву светлому будущему, которое никогда не наступает для этих героев.
Есть мнение, что люди не могут выйти на протест сами по себе, без того, чтобы их купили за деньги. Есть мнение, что люди не могут помогать и быть отзывчивыми, без того, чтобы их довели до нужной стадии кипения эмоциональным шантажом и взыванием к совести. Это характерная картина человека в парадигме «русского мира» (но не только) — ленивого, черствого, эгоистичного, жадного и недалекого. Таким человеком крайне легко манипулировать, его просто нужно с помощью понятных раздражителей доводить то до слез, то до смеха, то пугать, но потом немного успокаивать. Такого человека не жаль в топку — он мало симпатичен. Такой человек хорош в качестве средства для достижения целей. Его «поломка» не играет роли, вон их сколько — 8 миллиардов новых.
Человеческое достоинство? Гуманистические ценности? Это все выдумки леваков. Просто некоторым нужно дать денег, а некоторым наплести что-то про демократию.
Примерно в таком ключе или подобном работает «русский мир» — никого не жалко кроме себя, да и себя не жалко. Не верь, не бойся, не проси да бей своих, чтоб чужие боялись.
Что происходит, когда русский мир сталкивается с парадигмой западного продвинутого демократического индивидуализма с его локусами контроля, понятием ответственности и толерантности, иногда переходящей в радикальность?
Вначале каждый эмпатирует и бросается на помощь в соответствии со своими представлениями о допустимом. Помочь много один раз значительно легче и проще, чем помогать понемногу, но регулярно и в течение длительного времени. Потом наступает усталость, привычно фиксируемая осознанностью. И индивидуалист говорит себе «Стоп! Я устал! Я не могу помочь никому, если я не могу помочь даже себе». И удаляется заниматься собой, ворча «это не мой локус контроля, я не могу один спасти весь мир».
Вот в этот момент и происходит столкновение эгоцентрика с индивидуалистом. Эгоцентрик не выбирает средств, не пытается понять другую сторону и не бережет ресурс. Он достигает свою цель, потому что для эгоцентрика его цели всегда важнее. Индивидуалист осознаёт свою ответственность и свои границы. Он знает, что защитить собственные границы его задача и безответственно ожидать этого от других.
Эгоцентрик производит эмоциональный шантаж: вот тебе изображения обезображенных трупов, вот тебе чувство вины, вот тебе обвинения в нежелании помогать. Индивидуалист расценивает это как переход собственных границ, вред собственной психике и принимает меры. Он уходит. Он не смотрит больше на картины обезображеных трупов, тем более, что они одинаковые каждый день. Он не может генерировать помощь и тем не менее с каждым днём ощущать себя все более бессмысленным, бесполезным, эгоистичным и неэффективным. Он просто перестаёт заниматься этим видом деятельности и переходит к другому, в котором он может быть более эффективным и испытывать моральное удовлетворение.
Чем больше эгоцентрик повышает градус, тем дальше от него уходит индивидуалист. Если каждый день кричать «волк!», однажды никто не прибежит на помощь. В соответствии с известной притчей, этот день всегда наступает ровно тогда, когда действительно приходит волк. Потому что «соберись, тряпка!» работает только в плохом американском кино, а в обычной жизни лучше и дольше работает то, к чему относятся бережно.
Когда одни «не дают забыть о войне», игнорируя тот факт, что война из всех утюгов и забыть о ней при всем желании невозможно, другие перестают реагировать на этот раздражитель. Ну а что война? В марте 2022-го года резко подскочили цены на некоторые продовольственные продукты из-за начала войны (хотя потом оказалось, что это банальная спекуляция). С тех пор все неприятное объясняется обывателю войной. Обыватель привык. Он видит картины войны в газетах и интернетах, они его больше не трогают.
Паника не может быть вечной, желание и возможность помочь истощаются, после череды спекуляций пропадает доверие. Чем больше накручивать градус эмоций, тем сильнее притупляется восприимчивость. Этот социальный эксперимент хорошо демонстрирует российский обыватель — после десятилетий бесконечной смерти в различных токшоу и сериалах мало кого трогают реальные смерти украинцев. Смерть и горе стало привычным контентом.
И понятно, что на войне есть люди, реально пережившие страшное. Но контент пилят не они. Те, кто рассказывает как «страшно, когда людям на голову падают бомбы», видели их в реальности немного. Потому что те, кто видел страшное, не рассказывает, а хочет забыть, зацепиться за жизнь. Поэтому те, кто рассказывают, надоели. Они всегда вызывают чувство вины, а значит, раздражают. Им не хочется помогать, потому что когда требуют, помогать никогда не хочется. И потому что люди помогают лишь тогда, когда сами считают это правильным.
Позиция жертвы в теории игр соответствует игре с одним повторением. Потому что начиная со второго, это позиция перестаёт быть успешной стратегией, как и мошенничество.
В мире людей-вещей, бессмысленных и безвольных, манипуляция работает всегда безотказно. Но люди не вещи, у них есть воля, желания, а значит, они обучаемы.
Возможно, разница между эгоцентриками и индивидуалистами не всегда ясна на первый взгляд, но она есть. Индивидуалисты самодостаточны, эгоцентрики всегда зависят от внешних обстоятельств. Индивидуалисты всегда могут найти решение, эгоцентрики всегда могут найти виноватого. Краткосрочно тактика эгоцентриков практически всегда отказывается выигрышной, но стратегически всегда побеждают индивидуалисты.
