На прошлой неделе я встречалась со своей коллегой из университета, из которого мне пришлось уйти из-за неэтичного поведения моего профессора. Моя коллега рассказала мне, что ее не было последние полгода. Она хотела знать, как мои дела и где я вообще, почему меня нет. Я рассказала, где я и почему, и узнала от нее в свою очередь, что у нее на работе (там же и с теми же) случился нервный срыв, который вылился в клиническую депрессию. Из-за этого ее, собственно, и не было столько месяцев. Мы поговорили о многом и в процессе этого разговора я сказала, что меня не удивляет то, что с ней произошло, я чего-то подобного и ожидала. Она не удивилась, но и не спросила, почему. А я не стала ничего говорить, раз меня не спрашивают.

Для себя я поняла одну вещь, которая до сих пор была мне, как человеку и как философу, совершенно непонятной и неочевидной.

Для меня нервный срыв моей коллеги совершенно очевидным образом имеет отношение к токсичной среде, образовавшейся на рабочем месте. Неэтичное поведение научного руководителя, из-за которого я выбрала опцию «свобода», то есть уйти, распространялось абсолютно на всех коллег, имея при этом некоторые признаки и расизма, и мизогинии. То есть унижали всех, но иностранных коллег и женщин с особенным пристрастием и видимым удовольствием. Подавленное состояние всех сотрудников очень бросалось в глаза. Удивительно было бы не получить нервный срыв и депрессию в таком коллективе, тем более для человека, зависящего от абьюзивного начальника и как от научного руководителя, и как от работодателя.

Но это было совершенно очевидным для меня. А моя коллега вообще никак не связала эти вещи, хотя и была свидетелем многих ситуаций со мной, которые мы потом с ней впоследствии обсуждали. Для моей коллеги это первый подобный опыт — ей не с чем сравнить, она не знает, как бывает по-другому. Она не видит проблемы, потому что в ее мире, том, который она знала до сих пор, иначе не бывает.

И да, конечно, я очень люблю текст гениального Нэйгела про летучих мышей, и понятно, что никто не может залезть в чужую голову и почувствовать себя другим человеком, но этот случай показал мне, насколько не может. Насколько два человека, проживающих один опыт, могут воспринимать его по-разному.

Сейчас события в Израиле вызывают много толков, возмущений и реакций. Откровенно антисемитские выходки я отказываюсь обсуждать — если люди выбирают моделью поведения скотство, это их свободный выбор разума, но давайте мы его не будем обсуждать, а будем обсуждать мотивы и поступки людей. Добровольная деградация себя до скотского уровня оставляет лишь право на то, что другие будут решать за тебя, как гуманно поступить с таким опустившимся человеком, но не более того. Нельзя отдать свободу воли и ответственность другим без логических последствий.

Многие интеллектуалы и не только сейчас требуют свободу Палестины, не задумываясь, от кого именно ее надо освободить. Грета Тунберг в пятницу тоже сказала свое веское слово. И слово это симптоматично, а потому примечательно.

Поколение Греты пережило в юном возрасте нечто схожее с тем, что пережило мое поколение. Мы увидели наших родителей совершенно беспомощными и глупыми. В подростковом возрасте, когда и так «все предки козлы», наша обусловленная гормонами теория внезапно подтвердилась. Мы увидели растерянность, неумение быстро ориентироваться и инфантильность. Мы увидели дикий капитализм, попрание всех мыслимых моральных ценностей ради наживы и «лузерство» принципиальных. В таком опасном возрасте мы получили опыт, что наши взрослые глупы и ничему не могут нас научить, потому что их опыт для нас — неприемлем. С этим опытом мы вышли в нашу взрослую жизнь.

Поколение Греты получило похожий опыт. Весь жизненный путь их успешных родителей оказался тупиковым. Цена успеха и благосостояния родителей — уничтожение планеты, которого родители не увидят в силу биологических причин, и с которым жить им — сегодняшним юным и детям. Все наши успешные успехи выйдут им боком, и это, к сожалению, не сослагательное наклонение, а действительность, которую не все готовы видеть. И это понятно, потому что осознание ложности всего жизненного пути и химерности успеха с возрастом дается все сложнее.

Это поколение потеряло веру в своих взрослых, также как и мы, и нашло веру в себя. Их услышали, их экспертизу оценили и они … стали тоже взрослыми. Не по количеству лет, а по неотвратимости ошибок, связанных с взрослением. Так же, как и все взрослые до них, получив успех однажды, они почувствовали себя всесильными. Экспертиза в одной области автоматически стала универсальной экспертизой. Как и все поколения взрослых до них, поколение Греты потеряло ощущение границ своих знаний. И впало в воинствующее невежество.

Поколение Греты, возможно, еще не читало Нэйгела и потому не знает, что нельзя почувствовать себя другим человеком. Но это поколение уже знает, что опыт их взрослых — ложный и потому им нужно все делать наоборот. Поэтому не надо старых книг и старых знаний, достаточно эмоций. Прокатило один раз, прокатит всегда. Поколение Греты даже не подозревает, насколько они приблизились к тем, к кому гневно вопрошали how dare you?! Они смеют, пока нет тех, кто о том же спросит их самих.

Европейцы, требующие свободы Палестине, никогда не жили в Палестине, на Ближнем Востоке и в недемократической стране. Весь их опыт лишь тот, который окружает их каждый день. Когда немец в газете читает «больница» или «школа», он представляет себе немецкую больницу или школу. Когда француз видит видео палестинских детей, он представляет себе жизнь французских детей. Потому что нельзя себе представить того, чего ты не видел никогда. Это нельзя понять, охватить и тем более почувствовать. Когда люди кричат «но там же гибнут дети!» — это нормальная реакция нормальных людей, родившихся и всю жизнь проведших в мире, где дети гибнуть не могут ни при каких обстоятельствах, где взрослые всегда спасают детей. Нормальный человек не может представить себе, чтобы взрослый прикрылся ребенком от пуль как щитом — это невозможно, потому что этого не может быть никогда. В мире этих людей.

Но есть разные миры. И разные обычаи. И разные взрослые.

Сейчас еще можно услышать голоса, вопрошающие, почему люди в россии и в Палестине не взбунтуются против их угнетателей. И дело не в сравнении, похожа ли россия или Хамас на нацистскую Германию. Сравнения работают не всегда, а это даже и не сравнение.

Общее между людьми в россии и мирным населением Палестины в том, что ни те, ни другие не знают ничего другого, а потому их жизнь нормальна. Они не видят в ней ничего странного или неправильного. Чтобы увидеть странное, надо хотя бы раз увидеть альтернативу, как бывает еще. Возможно, альтернатива покажется непривлекательной, этого никак нельзя знать заранее наверняка. Но без альтернативы совершенно точно в голову не придет даже задуматься о том, что что-то не так и, возможно, требуются изменения.

Люди в россии и мирное население Палестины, возможно, могли бы услышать мнение людей с Запада. Возможно, они могли бы услышать критику, а значит идею о том, что их жизнь не нормальна и бывает по-другому. Но Запад говорит Гретой Тунберг и многими другими «Вы ни в чем не виноваты, вы ничего не можете изменить, вы все делаете правильно, но вы в плену злых сил — у вас выученная беспомощность, ведь мы это изучали на собаках». На собаках. Но люди — не собаки, как ни люби собак.

Если все мерять лишь одной виной, то получается, что нет ни одного шанса для жертв увидеть возможность решения проблемы. Ведь жертва не виновата в том, что она жертва — с чем никто и не спорит. Виноват агрессор. Но когда удобно, есть всегда «две стороны», одну из которых любезно предлагается принять. Отказ от принятия стороны равен обвинению жертвы. Victim blaming — это модно.

Принятие «стороны» или четкая гражданская позиция бывают очень важны. Но только, если они не заменяют собой всех остальных действий, потому что тогда может так случиться, что принципиальная позиция и непримиримый «отказ» от victim blaming лишает жертву шанса на спасение. Ситуация жертвы никак не связана с концепцией вины, это ложная связь, выгодная только абьюзеру. Это манипуляция, позволяющая жертве оставаться максимально долго в ситуации жертвы — «ты сама виновата в том, что с тобой произошло — а как ты хотела?»

И в обратную сторону действует та же манипуляция — чтобы чувствовать себя хорошо, значительно легче занять «правильную», то есть одобряемую неким сообществом позицию, и можно больше ничего не делать. Жертва пусть выпутывается сама или погибает совсем, а мы будем сочувственно говорить правильные слова и лозунги. Ощущение собственной непогрешимости важнее поступка. Собственное моральное превосходство, помноженное на страх ошибиться, лучше мучительного поиска решения и реальной помощи. Иллюзия действия замещает действие. Медийный след события важнее самого события.

Мы живем в эпоху bullshit, в которой впечатление победило осознание. Мы питаемся чужими эмоциями и не видим в этом ничего плохого. Мы любим фильмы ужасов, криминальные новости и катастрофы у других — только так мы можем почувствовать свое благополучие. Мы не чувствуем себя, потому что мы заняты успешным успехом. Где же нам почувствовать других, что в принципе невозможно, или хотя бы представить себе их чужую, не интересную нам жизнь? Мы и сами себе не интересны.

Мы постим фотографии своих близких в соцсетях, чтобы получить отклик от других — наша жизнь удалась. Без отклика других мы не знаем, что у нас замечательные дети, потрясающие любимые, успешные карьеры и в целом отличная жизнь. Нам нужен отклик других.

Почему же тогда мы не говорим жертвам, что они — жертвы и положение их ненормально? Где наш отклик? Почему мы не даем его другим? Как им справиться, как им выйти из этой ситуации, если мы завалили выход и не даем им выйти? Из страха, что они заберут нашу жизнь? Что без их ужасного фона наша жизнь перестанет казаться такой цветущей?

Возможно, но тогда это не про свободу, сострадание или гражданскую позицию. Это про нас и про то, что мы — жертвы собственных страхов. Но честность требует смелости, то есть способности преодолевать страх.

Я не знаю, смогла ли я своим рассказом показать своей коллеге альтернативу. Возможно, после моего рассказа она сложит два и два и задумается. Возможно, нет. Я не знаю, была ли я смелой. Я постаралась быть честной и проявить сострадание.

Но одно я поняла очень ясно. Без осознания проблемы нельзя найти ее решения. Если все сводить к вине, то нельзя обозначить проблему, не найдя виноватых. А если жертва не виновата — конечно, не виновата, это риторическое «если» для тех, кто никак не может без вины -, то и решения нет. Значит, пусть погибает пока мы будем вздыхать и чувствовать себя очень нравственными.