Одна украинская женщина как-то сказала моей подруге: «спасибо, что вы нас не чураетесь». Когда моя подруга искренне удивилась «отчего же мы должны вас чураться?» и обняла ее, она расплакалась и ответила «потому что мы какие-то жалкие, в обносках». Я слышала это уже не раз и в различных вариациях, от «мы тут у вас как побирушки» до «у нас там все было, а здесь мы беженцы».

Людям тяжело переносить собственную нужду и неопределенное положение. Люди испытывают стыд. И хотя, объективно говоря, в отличие от предыдущей волны беженцев, когда на какое-то время в транспорте появилось множество растерянных, бедно одетых людей, украинцы летом выделялись разве что громкими разговорами по телефону в общественных местах. Независимо от действительных обстоятельств люди чувствуют что-то и никто не может утверждать, что эти чувства неправильные.

Ни мне, ни моей подруге не понятно, почему нужно чураться людей, которым нужна помощь, или которые, может быть, как-то не так одеты. И я, и моя подруга уже давно живём в обществе, где не встречают по одежке и нормально помогать. Когда я могу помочь, я помогаю кому-то. Когда мне нужна помощь, помогают мне. Эти события могут происходить последовательно или одновременно. Может быть вначале помогут мне, а потом я кому-нибудь ещё. Может быть, даже в моей отчаянной ситуации, я все ещё могу кому-то помочь и сделаю это. Любой человек может помогать. Любому человеку время от времени требуется помощь. Надо быть независимым и все уметь самому — это враньё, которым из нас в моем советском детстве пытались сделать новый вид человека, а получилось как всегда хомо советикус. Виу-вирулла! Мне тяжело, когда обо мне заботятся …

И я, и моя подруга помним, что в странах, из которых мы однажды сбежали, жалость — это унизительно. В этих странах нельзя показывать своих слез. В этих странах вообще много бесчеловечного — наследство того самого СССР, о котором кто-то вспоминает с содроганием, а кто-то с ностальгией. Я хорошо помню СССР, хоть и была ребенком в момент его эпического развала. Поэтому мне страшно видеть, как современная молодежь тащится в интернете по совковой, ненавистной мне символике, не понимая, что это и о чем это. Совок — нынче хайп во всем мире, спасибо руzzкой пропаганде.

Я хорошо помню свое коллективистское детство с пионерскими линейками, где отдельный человек — ничто, пыль. Великие цели, великие поступки… Все такое великое, что маленького человека за ним не видать. Человек — просто винтик, деталь, которую всегда можно заменить на любую другую. Поэтому все безликое, одинаковое. Нет никаких различий. Что воля, что неволя — все одно. Мудрено ли, что в таком обществе никакого значения не имеют ни слезы, ни горе? Кому нужны плачущие детали? Деталям незачем плакать, детали должны работать. Все должно работать — и никаких сантиментов! Сантименты — это что-то человеческое. Оно мешает.

Никогда не понимала, почему нужно скрывать свои слезы? Чтобы тому, кто тебя до них довел не было неприятно и стыдно не стало не дай бог? Никогда не понимала, почему жалость — это унизительно? Что унизительного в том, что один человек может видеть и понять печаль другого, может со-чувствовать, со-переживать, со-болезновать? Что унизительного в том, что два человека делают то, что определяет их человечность — чувствуют?

Бездомные говорят, что самое тяжёлое в их положении — это не холод, голод и необходимость спать под открытым небом, а то, что другие люди смотрят сквозь, не видят их. Жалость — это когда не смотрят сквозь, это когда тебя видят. Человеку, привыкшему прятаться за коллективом, может быть очень некомфортно быть увиденным. Одно дело — это мифические МЫ, НАШ героизм, НАША исключительность, НАШЕ единство и НАШИ подвиги. И совсем другое — когда только ты один. И подвиги ТВОИ, и проступки ТВОИ, и пожалеют ТЕБЯ, и отвечать ТЕБЕ придется.

Когда ты знаешь, что нет никаких НАС, а есть только ты и твои поступки, не бывает ни гордостно, ни стыдно ни за какой великий народ. Гордостно и стыдно бывает только за себя и свои поступки.

Когда ты знаешь, что никто не может всего один и помогать — нормально, ты помогаешь сам и принимаешь помощь других, когда тебе это нужно, столько, сколько нужно — ни больше, ни меньше. Иногда ты чувствуешь себя иждивенцем и паразитом и, возможно, ты прав в этом чувстве. Возможно, ты взял больше, чем тебе требуется, и не отдал ничего другим. Лучше тебя самого никто этого знать не может.

Мне представляется верным устройство общества, в котором нет ни радикального индивидуализма, ни радикального коллективизма, а есть понимание того, что общество состоит из отдельных людей. В таком обществе есть личные вопросы и есть правила общежития. Пересечением личного и общего и может быть идея взаимовыручки как необходимости. В том смысле, что если необходимо — поможешь ты, а если необходимо — помогут тебе. Мне такое общество представляется нормальным.

Мне не нравится современный крен в экономизацию всех областей жизни. Экономика — важная часть нашей жизни. Мы живём в мире ограниченных ресурсов, которые нужно как-то добывать и распределять. Но нельзя же все на свете сводить к экономической целесообразности. Даже самым отъявленным миллиардерам не чужды чувства, даже у Трампа есть Иванка, даже такое чудище как путин народил множество детей от разных женщин. Значит, не только деньги имеют значение.

Когда только деньги имеют значение, общество развивает меритократические взгляды. Меритократия — это понимание своего личного успеха исключительно как результат лично затраченных усилий. Меритократическое общество всегда делится на победителей и лузеров. В меритократическом обществе бедный всегда виноват в своей бедности. Надо себя заставлять и если ты такой умный, то почему ты такой бедный — меритократические приветы из 90х.

Меритократия очень проста и понятна. Кто трудился — молодец и потому ему награда в виде успеха и богатства. А кто успех и богатство не получил, просто ленился и сам виноват. И все просто. И понятно. И обоснованно чувство собственного превосходства.

Меритократам очень удобно жить в бинарном мире — чёрное и белое, Америка против СССР России. Всего по два. Или так, или эдак. Никакого сложного выбора нет. Вообще все просто. Меритократоческий мир — мир ультиматума. Или алгоритма если-то. Главное — действовать согласно алгоритму и поменьше думать. А лучше всего не думать совсем.

Ведь если начать думать, то получится, что всего не по два, а значительно больше. Получится, что если-то не работает. Получится, что мир сложен и велик и личный успех — не всегда результат личных действий. Получится, что иногда вмешиваются случайные события и собственный локус контроля весьма ограничен. Получится, что ты зависишь от многого и от окружающих людей. Получится, что без помощи других многого не достигнуть. Получится, что ты не победитель. Получится, что чтобы не быть лузером, нужно самому помогать другим.

Чтобы помогать другим, нужно понять, что же этим другим нужно. Нужно разумение и эмпатия. Нужны чувства. А чувства — это уже совсем другой, не мужской мир.

В этом мире — небинарном, разумеется — можно плакать, когда плачется. Можно плакать и не быть при этом женщиной. Можно плакать и не быть жалким. В этом мире жалость — не унижение.